Юлиу Эдлис - Ждите ответа [журнальный вариант]
— Да я, собственно, и не к нему вовсе, Михеич.
— А больше брать уже и некого, подчистую дом вымели. — Михеич сделал еще одну попытку захлопнуть дверь, но Иннокентий Павлович не дал. — По чью же теперь-то душу?
— Да хоть по твою!
— А ордер у тебя есть? — встревожился не на шутку старик.
— Да я без ордера, мне просто с тобой непременно потолковать надо по- дружески.
— Что с ордером, что без — с меня взятки гладки, дворник я, всего и делов. — Помолчав несколько, пожал плечами: — Отчего ж не потолковать… Проходи. — Иннокентий Павлович двинулся было к парадной лестнице. — Да не вверх, а вниз! — И уже неразличимый в полутьме вестибюля, предупредил: — Гляди не оступись, у нас нынче на электричество режим экономии.
Иннокентий Павлович не без опаски вошел в густую, как деготь, темноту и, следуя на ощупь шаг в шаг за Михеичем, лестницей, ведущей не вверх, а другою, в несколько крутых ступеней, в полуподвал, где, он догадался, квартировал от века Михеич при всех хозяевах и властях.
Войдя вслед за ним в крохотную комнатенку, тускло освещенную старинной, с зеленым стеклянным абажуром керосиновой лампой, стоявшей на столе, Иннокентий Павлович огляделся — комната была тесно заставлена случайной, вразнобой, мебелью, видимо, снесенной сюда из квартир других жильцов, которых, как и дантиста, «взяли», или просто выброшенной прежними обитателями за ветхостью. Над широченным, ладьей, ложем самого Михеича торчали по углам четыре резных, с амурами наверху, деревянных столбика, наверняка от когдатошнего давно истлевшего балдахина. В красном углу, под иконами, тускло отблескивало никелем знакомое зубоврачебное кресло. По стенам тесно висели гравюры и портреты, но при скудном освещении Иннокентий Павлович не мог их хорошенько рассмотреть, глаз лишь угадывал то молодого человека в красном камзоле и парике, то величественного сановника в пышных бакенбардах, то браво подбоченившегося гусара в шитом витыми шнурами доломане…
— Это кто? — полюбопытствовал Иннокентий Павлович.
— А господа разные, которым я служил, — спокойно пояснил Михеич, — царствие им небесное. — И размашисто перекрестился. — Так о чем разговор-то пойдет, гражданин хороший?
— Для начала неплохо бы пунша твоего знаменитого отведать, — тем самым Иннокентий Павлович сделал попытку оживить в памяти Михеича их первую встречу.
— Да где ж теперь рому-то взять, не говоря уж о специях?! Сахару — и того не добудешь. — Махнул рукою и напрямик требовательно спросил: — А ты что, любезный, без своей заначки пришел? Какой же без нее разговор? Никакого.
Иннокентий Павлович ожидал чего-то в этом духе и захватил с собою бутылку, но второпях взял из бара не водку, а предпочитаемое им с американских еще времен виски.
— Дело, — похвалил его Михеич, — а тара завсегда найдется. — И достал из резного старинного шкафчика два надтреснутых бокала старинного муранского стекла. — Штопор нужен или так справишься? Садись, в ногах правды нет, — и подвинул Иннокентию Павловичу кресло, очень смахивающее на то, в котором тот уже сиживал у тайного советника.
Хозяин комнаты внимательно смотрел, как гость отвинчивает пробку и разливает содержимое бутылки в бокалы, взял один, посмотрел на просвет, неодобрительно отозвался о желтоватом цвете напитка:
— Не ректификат, что ли? А не покупай где попало, жуликов нынче каждый второй. — Однако, принюхавшись, помягчел: — Сгодится. Со свиданьицем, значит, хотя я тебя, гражданин, доселе и в глаза не видал. — Выпил одним большим глотком, так что кадык заходил ходуном, до дна, одобрил: — Затейливая, а ничего, прошла хорошо. — Сел напротив Иннокентия Павловича в зубоврачебное кресло сгинувшего без следа дантиста, хозяйски откинулся на пологую спинку. Спросил, не сводя с него острого, подозрительного взгляда: — Так о чем разговор-то?
— Давно ты тут, в доме этом, работаешь? — начал издалека Иннокентий Павлович.
— Дворником недавно, а вообще — сколько себя помню, — равнодушно отозвался Михеич. — Все должности, почитай, перебрал.
— И сколько же ты себя помнишь?
— А как мамка родила.
— Статский советник, ну, генерал, который на втором этаже жил…
— Не на втором, а в бельэтаже, — строго поправил его Михеич. — А вы что, — поинтересовался недоверчиво, переходя почему-то на «вы», — и его знали?
— Довелось, представь. Так он, генерал-то, говорил, будто ты еще и при первом графе Сокольском уже был?
— Может, и при первом, — не удивился вопросу Михеич, — это как счет вести. Этому дому одни Михеичи верой-правдой и служили. Видать, так ему испокон века, сколько он стоит, на роду написано: чтоб непременно Михеичи тут службу несли, никто другой. Правда, теперь, судачат, хозяин нонешний, из этих, новых, его на банк, не к ночи будь помянут, переделать надумал, хотя поднови его чуток, он еще сто лет простоит живехоньким. — Подумал, сказал расплывчато: — А может, если до самого дна дойти, то я один и был — Михеич…
— Вот и генерал говорил — как выстроили дом, ты будто казачком у графа был, потом лакеем, камердинером…
— А потом, как власть сменилась, — с горечью вставил Михеич, — в подметалы разжаловали…
— И генерал то же самое говорил — не деды, а ты сам, — не уклонялся от своего допроса Иннокентий Павлович, — я ему и поверил…
— Как не поверить генералу, упокой, Господи, его душу! Кому, как не генералам, знать всю нашу подноготную.
— А ты его живым знавал? — не унимался ночной гость.
— Как не знать, — умилился Михеич, — что днем, что ночью стоит передо мной.
— Так он когда еще умер! — усомнился Иннокентий Павлович.
— Как съехал в чужие страны, так и помер. Видать, климат ему не подошел.
«Путается или меня запутывает, старый домовой? — начал раздражаться Иннокентий Павлович. — Или знает, что мне нужна тайна, а не хочет ее открыть?» — Но решил не сдаваться. И понял, что для этого надо ему еще один стакан поднести.
— Так сколько же тебе лет, выходит дело, Михеич?
На этот раз Михеич похвалил заморский напиток:
— Не первый сорт, а забирает! Лет сколько? А сколько на роду написано. Все в руцех Божьих. Кто ж его знает… Сколько ни набежали, все мои.
— Еще генерал рассказывал, будто пунш тебя сам граф Сокольский научил варить. Славный у тебя пунш, меня-то он в тот раз — с ног долой!
— Да уж, граф большой до него любитель был. От него и рецепт пошел. Его наука.
— Так сам он этому тебя научил?! — разгадка как будто приближалась.
— Дак говорю же я тебе, господин ты или товарищ, без разницы, толкую же, что служба моя ни на день не прерывалась! И все безотлучно тут, в этом дому — от графа и до генерала, и даже до профессора, к которому ты зря стучался, взяли-то его уже и не припомнить когда, — дому этому испокон века служил, как верный пес! А может, и деды мои, прадеды, так ведь все одна кровь — Михеичева! Да что там — кровь, одна малофья, с малофьей все и передается без перерыва.
— Что это такое — малофья какая-то? — не понял давно вышедшее из употребления слово Иннокентий Павлович.
— Видать, ты вроде и русский, да по-русски не все понимаешь. Малофья — это как нитка, на которую все бусы нанизаны, никогда не рвется. Так что, по науке, и я от той же живой капельки произошел. Ты бы Священное Писание почитал, неуч необразованный: все от единого корня идет без сучка и задоринки, не спрашивал бы глупости! — От второго стакана старик заметно захмурел, озлился на непонятливого гостя. — Я и есть тот самый Михеич, на мне, почитай, Россия и держится от века! Вот и выходит, что лет мне столько же, сколько и ей. И дому этому — столько же, он вроде России стоит — не шелохнется!
«Пусть это уже и невразумительный пьяный бред, — подумал Иннокентий Павлович, — так ведь и тайный советник о том же толковал, о России! И Сухарев со своим философом… Может, в самой тайне их слов и содержится разгадка, и нечего мне ее искать в чем-то разумном и понятном? Сказано же — умом не объять, аршином не измерить, только верить и можно, хоть в голове оно и не укладывается…» Но он был слишком образован, слишком дитя своего похожего на таблицу умножения века, где дважды два всегда обязательно четыре, слишком европейцем стал в своих колледжах, чтобы поверить во что-то, чего нельзя измерить, взвесить, пощупать руками, разложить на составные элементы…
Он понял, что большего ему от Михеича не добиться, тем более что тот, сам наполнивший свой стакан непривычным для себя зельем и залпом опорожнив его, уже и вовсе стал хорош.
— И ты живешь в доме совсем один? Кроме тебя — никого? — спросил Иннокентий Павлович напоследок, не надеясь на вразумительный ответ.
И тут Михеич ошарашил его совершеннейшей уже нелепицей:
— Зачем один? Полна коробочка. Если хочешь, сведу — тут один до последнего дня держался, никак не хотел съезжать, умнейшая голова, будто даже ученый, вот и месяца с три назад незванно наведывался… Много еще разных других шебуршится. Ты приходи, может, я ненароком с кем-нибудь и сведу. Сам приходи, парадное нынче не запирается, замок, черти, выломали, замок-то бронзовый был, вот они его и снесли в металлолом… Глядишь, и сам без меня на кого-то напорешься, а вот
